ИСТИНА

Японский скульптурный портрет, с самых ранних сохранившихся примеров, впечатляет эффектом реальности присутствия изображенного. Например, таков образ китайского монаха Гандзин (688–763), хранящийся в монастыре Тосёдайдзи (Нара). Ясно, что японская традиция наследует китайской, в которой нередко применялись мумификация и другие способы сохранить тело и облик почитаемых и любимых учителей. Кроме того, такое внимание к индивидуальным чертам, сакрализация облика, может быть объяснено тем, что знаменитые монахи почитались как манифестации будд или бодхисаттв. Однако, что стоит за портретностью, невероятно конкретными и выразительными чертами тех персонажей, о личном знакомстве с которыми речи идти не может? Таковы, например, архаты Мудзяку и Сэсин скульптора Ункэй (?–1227) (павильон Хокуэндо, монастырь Кофукудзи, Нара). Или живописные и скульптурные группы архатов (по 16, 18 и 500 фигур), которые стали особенно популярны в эпоху Эдо (1603–1868). Какую роль несет почти карикатурная выразительность этих образов? На этом материале мы рассмотрим роль портрета и псевдопортрета в буддийской скульптуре Японии, возможно актуальной и для других регионов Восточной Азии.