ИСТИНА

Первое существенное отличие, отмечаемое при сравнении мифопоэтических и не-мифопоэтических обществ - это наличие или отсутствие в данном обществе письменности. Думается, именно с появлением письма и связано в большой степени изменение типа мышления и представлений о картине мира. Действительно, письменность – это не просто некий технический навык. Это даже больше, чем способ передачи информации. Собственно говоря, письменность – это не просто форма памяти, но форма памяти, специфичная именно для аналитического мировосприятия, самым непосредственным и прочным образом связанная с основными принципами организации и функционирования этого типа мировосприятия: принципами причинности, пространственно-временной организации и некоторыми иными, столь же существенными для определения типа мировосприятия моментами. Так, например, именно для этого типа мировосприятия характерен постоянный поиск и установление причинно-следственных связей, которым мифопоэтическое мировосприятие, как мы это ещё увидим в дальнейшем, не придаёт практически никакого значения. В связи с создаваемым акцентом на причинность (в её классическом понимании) для этого мировосприятия оказываются решающими и такие понятия как факт, результат, случай и особая трактовка историчности – непосредственно связанная как с понятием факта, так и с понятием последовательности. Сознание и бессознательное играют здесь как бы компенсаторную роль по отношению друг к другу: если представления о причинности основаны на представлении о порядке, как это происходит в аналитике, то коллективная память, соответственно, предполагает в первую очередь фиксацию исключений и требует развития письменности. Если же представления о причинности связаны с понятием исключительности (что характерно для мифопоэтики), то коллективная память, напротив, будет предполагать фиксацию однородного (временных циклов, пространственной организации, типажей и архетипов поведения и т.д.) и основываться на устной традиции. В мифопоэтическом мировосприятии причинность собственно и составляет сферу возможного и должного, тем самым заменяя собой мораль и снимая перед человеком проблему выбора – все возможные решения, равно как и их последствия, заложены в архетипах и ритуалах, в результате чего выбор того или иного решения происходит на бессознательном уровне. Человек, пытающийся сделать выбор сознательно или хотя бы отстраниться от того, что диктует ему коллективное бессознательное, признаётся колдуном или помешанным – опаснейшим для общества существом. Ибо он посмел отделить должное от сущего, усомниться в должности сущего и удвоить мир. Так и до предположения о существовании некоторого «лучшего» (должного, идеального) мира недалеко – а такое предположение несёт явную угрозу миру сущему. Несёт в себе разрушение. Ибо именно это предполагает сама возможность создания идеального объекта, возможность удвоения мира и сравнения двух миров – должного и сущего. Не удивительно, что мифопоэтическое мировосприятия не только не создаёт такого удвоения, но и панически боится его, как показывает замечательный анализ ритуальных фигурок африканских народов, проведённый В.Тэрнером и прокомментированный позднее Ю.М.Лотманом . В аналитическом же мировосприятии ситуация принципиально иная. Здесь сфера должного отсутствует в плане причинности как таковая. Мир, создаваемый аналитическим мировосприятием, - это мир данного, то есть сущего. Мир причин и следствий, мир наблюдаемых фактов и их безличных связей. Однако, людям нужна не только наука, но и этика, позволяющая нам не только быть, но и поступать. Следовательно, нам в данном случае необходимо то самое удвоение, которое было таким губительным для мифопоэтики. И возможность такого удвоения – и в данном контексте не только удвоения, но и восполнения – даёт нам наша коллективная память, тот тип коллективной памяти, который соответствует аналитическому типу мировосприятия и дополняет лежащие в его основании принципы причинности, а именно: письмо. О письме как об условии возможности идеальных объектов писал в своём «Происхождении геометрии» Э.Гуссерль, о письме как о восполнении, о сущности письма, предстающего перед нами «как другое имя самой структуры восполнительности» , подробно говорил Ж.Деррида.